Окончательный выбор живописи, как способа существования, в отличие от создания ряда предметных живописных прецедентов, основан на ясном осознании собственной концепции сложных взаимоотношений между искусством и жизнью: «Предыдущие годы я много писала стихи, с мучительными сомнениями, почти никому их не показывая. Занятие это меня мало удовлетворяло. Много позже, спасибо Платону, я поняла почему. Я пела как птица, как медиум самой себя, фиксируя словами и образами то, что уже существовало во мне. Но, по мере взросления, становясь сложнее И тоньше, написанное слово — в каком бы тонком образе оно не играло — зафиксировано прочно. «Что написано пером...» То есть, развития, уже написанного мною, не происходило; ничего нового не узнаю, перечитывая — только вспоминаю. Познающая часть «меня» отсутствовала в этих отношениях. Иначе в живописи. Играя цветом, формами, очертаниями, фактурами, тоном, пространством и т.д.‚ как ни придумывай все заранее, результат всегда другой — неизвестный. Идея растет и зреет, часто меняется до неузнаваемости в процессе размышления И работы. Мысль, выраженная красками (и сами краски — изменяются во времени), чудесным образом продолжает развиваться. Иногда недописанная картина, оставленная на месяц или два, сама собой дозревает».

Начав с фигуративной живописи «луковиц и кувшинов, фона и теней — сложносочиненных персонажей, действующих в пространстве», Кирцова, в конце концов, пришла к абстракции, отметив, что нет большой разницы между тяжело гружеными фактурой облаками в ее старых пейзажах и абстрактной живописью. Ее интерес — к изображению облаков или к абстрактной поверхности — равно важен выражением эффектов призрачной светоносности в густо положенных красках. Она описывает мучение и неопределенность процесса наблюдения за развитием формы на холсте, «как в моей жизни», распадающейся затем на множество мелких кусочков (вероятно, тоже, как в жизни). Она описывает путь, которым следует свет, по шероховатым и гладким, или матовым и блестящим поверхностям... И, в какой-то момент, «свет перестает казаться белой или черной дырой, как пропасть, а становится объемным свечением, уже оплотненным, увеличивая психологическую поверхность холста и жизни, утолщая мою «вторую кожу». Одна из ранних работ Кирцовой — это маленький белый холст с написанными тенями чашек и горшков, такими тонкими, что стоящий на столе у стены, где я впервые на него натолкнулся, он мог быть принят за фрагмент реальности. Только в пространстве между тенями и отсутствующими предметами, их отбрасывающими, единственно существенным оказывается эфемерное отражение света, позволяющее нам видеть «вообще» — редкая возможность открытия и осознания себя в этом мире. Этот бестелесный эффект свечения важен не только с точки зрения чистого визуального удовлетворения, но также, в метафорическом смысле, в допущении мимолетного чувства жизни — это касается и живописи, и рельефных объектов из дерева и стекла, и рисунков, доведенных до состояния живописи. Этот бестелесный эффект свечения важен не только с точки зрения чистого визуального удовлетворения, но также, в метафорическом смысле, в допущении мимолетного чувства жизни — это касается и живописи, и рельефных объектов из дерева и стекла, и рисунков, доведенных до состояния живописи. Как моментальная вспышка фотографа, разрывающая время на «до» и «после», искусство Кирцовой вызывает у зрителя переживание мгновенной связи, которая неожиданно и молниеносно преображает наше восприятие простой краски в ИСКУССТВО, или органическое продолжение художественного опыта в ЖИЗНЬ.

Из неопубликованного интервью (декабрь 1993 — июнь 1994 г.)